Неточные совпадения
— Ты
знаешь, — в посте я принуждена была съездить в Саратов, по делу дяди Якова; очень тяжелая поездка! Я там никого не
знаю и попала в плен
местным… радикалам, они много напортили мне. Мне ничего не удалось сделать, даже свидания не дали с Яковом Акимовичем. Сознаюсь, что я не очень настаивала на этом. Что могла бы я сказать ему?
Вошел
местный товарищ прокурора Брюн де Сент-Ипполит, щеголь и красавец, — Тагильский протянул руку за письмом, спрашивая: — Не
знаете? — Вопрос прозвучал утвердительно, и это очень обрадовало Самгина, он крепко пожал руку щеголя и на его вопрос: «Как — Париж, э?» — легко ответил...
К Елизавете Спивак доктор относился, точно к дочери, говорил ей — ты, она заведовала его хозяйством. Самгин догадывался, что она — секретарствует в
местном комитете и вообще играет большую роль.
Узнал, что Саша, нянька ее сына, племянница Дунаева, что Дунаев служит машинистом на бочарной фабрике Трешера, а его мрачный товарищ Вараксин — весовщиком на товарной станции.
— И, кроме того, Иноков пишет невозможные стихи, просто,
знаете, смешные стихи. Кстати, у меня накопилось несколько аршин стихотворений
местных поэтов, — не хотите ли посмотреть? Может быть, найдете что-нибудь для воскресных номеров. Признаюсь, я плохо понимаю новую поэзию…
Местные сотрудники и друзья газеты все
знали его, но относились к старику фамильярно и снисходительно, как принято относиться к чудакам и не очень назойливым графоманам.
Ему хотелось
знать все это раньше, чем он встретит
местных представителей Союза городов, хотелось явиться к ним человеком осведомленным и способным работать независимо от каких-то, наверное, подобных ему.
Тот отвечал, что он не
знает, имеет ли право
местная власть требовать пошлин, когда она не в силах ограждать торговлю, о которой купцы должны заботиться сами.
По-французски он не
знал ни слова. Пришел зять его, молодой доктор, очень любезный и разговорчивый. Он говорил по-английски и по-немецки; ему отвечали и на том и на другом языке. Он изъявил, как и все почти встречавшиеся с нами иностранцы, удивление, что русские говорят на всех языках. Эту песню мы слышали везде. «Вы не русский, — сказали мы ему, — однако ж вот говорите же по-немецки, по-английски и по-голландски, да еще, вероятно, на каком-нибудь из здешних
местных наречий».
Мои спутники
знали, что если нет проливного дождя, то назначенное выступление обыкновенно не отменяется. Только что-нибудь особенное могло задержать нас на биваке. В 8 часов утра, расплатившись с китайцами, мы выступили в путь по уже знакомой нам тропе, проложенной
местными жителями по долине реки Дунгоу к бухте Терней.
Я не хотел здесь останавливаться, но один из
местных жителей
узнал, кто мы такие, и просил зайти к нему напиться чаю. От хлеба-соли отказываться нельзя. Хозяин оказался человеком весьма любезным. Он угощал нас молоком, белым хлебом, медом и маслом. Фамилии его я не помню, но от души благодарю его за радушие и гостеприимство.
С первого же взгляда я
узнал маньчжурскую пантеру, называемую
местными жителями барсом. Этот великолепный представитель кошачьих был из числа крупных. Длина его тела от носа до корня хвоста равнялась 1,4 м. Шкура пантеры, ржаво-желтая по бокам и на спине и белая на брюхе, была покрыта черными пятнами, причем пятна эти располагались рядами, как полосы у тигра. С боков, на лапах и на голове они были сплошные и мелкие, а на шее, спине и хвосте — крупные, кольцевые.
— Ты напрасно думаешь, милая Жюли, что в нашей нации один тип красоты, как в вашей. Да и у вас много блондинок. А мы, Жюли, смесь племен, от беловолосых, как финны («Да, да, финны», заметила для себя француженка), до черных, гораздо чернее итальянцев, — это татары, монголы («Да, монголы,
знаю», заметила для себя француженка), — они все дали много своей крови в нашу! У нас блондинки, которых ты ненавидишь, только один из
местных типов, — самый распространенный, но не господствующий.
Весь ход тяжебных дел, которых у нее достаточно, она помнит так твердо, что даже поверенный ее сутяжных тайн, Петр Дормидонтыч Могильцев, приказный из
местного уездного суда, ни разу не решался продать ее противной стороне,
зная, что она чутьем угадает предательство.
Полуянов отправился в кассу и сразу
узнал Замараева, который с важностью читал за своею конторкой свежий номер
местной газеты. Он равнодушно посмотрел через газету на странника и грубо спросил...
Начальник острова говорил мне, что когда ему однажды понадобилось
узнать, сколько ежегодно прибывало из России арестантов на пароходах Добровольного флота, начиная с 1879 г., то пришлось обращаться за сведениями в главное тюремное управление, так как в
местных канцеляриях нужных цифр не оказалось.
Несмотря на такую широкую компетенцию этого
местного суда, которому подсудны все маловажные дела, а также множество дел, которые считаются маловажными только условно, население здешнее не
знает правосудия и живет без суда.
Исторический рассказ 24 сентября,в 6 часов после обеда, я с Матвеем отправились в Тобольск в виде опыта, чтобы достать визы всем малолетним дворянам Ялуторовска. Утром заставил их всех написать просьбы в губернское правление. Это было вследствие письма Лебедя, который мне сказал, наконец, что
местная власть, не
знаю почему, ждет прошения от лиц под благотворным действием манифеста. Значит, не все одинаково понимают его действие.
Незнакомка Белоярцева была дочь одного генерала, жившего в бельэтаже собственного дома, на одной из лучших улиц Петербурга. В этом доме
знали о Белоярцеве и о его заведении по рассказам одного
местного Репетилова, привозившего сюда разные новости и, между прочим, рассказывавшего множество самых невероятных чудес о сожительстве граждан.
Марья Петровна — женщина очень почтенная: соседи
знают ее за чадолюбивейшую из матерей, а отец Павлин,
местный сельский священник и духовник Марьи Петровны, даже всенародно однажды выразился, что душа ее всегда с благопоспешением стремится к благоутешению ближнего, а десница никогда не оскудевает благоготовностью к благоукрашению храмов божиих.
Пью чай в Ильинском погосте у трактирщика Богданова. Подсел к нам
местный крестьянин, про которого все
знали, что он имеет дома машинку и печатает купоны от серий. Дотошный мужик, рожа лукавая.
Зашел в
местный участок, где застал дежурного околоточного, который ровно ничего не
знал об очаге сыпного тифа, так как это был не его околоток.
Иван Тимофеич принял нас совершенно по-дружески и, прежде всего, был польщен тем, что мы, приветствуя его, назвали вашим благородием. Он сейчас же провел нас в гостиную, где сидели его жена, дочь и несколько полицейских дам, около которых усердно лебезила полицейская молодежь (впоследствии я
узнал, что это были
местные «червонные валеты», выпущенные из чижовки на случай танцев).
Матвей Лозинский, разумеется, не
знал еще, к своему несчастью,
местных обычаев. Он только шел вперед, с раскрытым сердцем, с какими-то словами на устах, с надеждой в душе. И когда к нему внезапно повернулся высокий господин в серой шляпе, когда он увидел, что это опять вчерашний полицейский, он излил на него все то чувство, которое его теперь переполняло: чувство огорчения и обиды, беспомощности и надежды на чью-то помощь. Одним словом, он наклонился и хотел поймать руку мистера Гопкинса своими губами.
Она
знала, что в своих местах, на ней, «попрошайке», нищей, не женится никто, ибо такого героизма она не подозревала в своих
местных кандидатах на звание мужей, да ей и не нужны были герои, точно так же, как ей не годились люди очень мелкие.
«Приидите все несчастные и обрящете здесь покой души», — написал какой-то
местный юморист-завсегдатай на почерневших дверях погребка красным карандашом. Надпись эта существует, полустершаяся, неразборчивая, давно, ее все обитатели погребка
знают наизусть.
И круглый плоский скат летел темным кругом по воздуху и точно шлепался о палубу. Итальянцы смеялись, показывая свои великолепные зубы, добродушно кивали головами и что-то бормотали по-своему. Почем
знать, может быть, они сами думали, что морской кот считается лучшим
местным деликатесом, и не хотели обижать добрых балаклавцев отказом.
Этого мало: он ее когда-то
знал, он был одних с нею господ, он хотел на ней жениться, но это не состоялось: Голована дали в услуги герою Кавказа Алексею Петровичу Ермолову, а в это время Павлу выдали замуж за наездника Ферапонта, по
местному выговору «Храпона».
Его многие
знали в
местном высшем круге, образовавшемся из чиновного населения, и в среде настоящего киевского аристократизма, каковым следует, без сомнения, признавать «киевских старожилых мещан».
Это был
местный уроженец из казаков, человек средних лет, отличный служака, превосходно знавший
местные условия. Из личных его особенностей мы
знали его слабость к выпивке — из слободы его иногда увозили, уложив в повозку почти без сознания, — и к книжным словам, которые он коллекционировал с жадностью любителя и вставлял, не всегда кстати, в свою речь. Человек он, впрочем, был в общем добрый, и все его любили. С нами он был не в близких, но все же в хороших отношениях.
У княгини Горчаковой можно было встретить всю
местную и наездную
знать, начиная с М. Н. Галкина и Ланских до вице-губернатора Поливанова, которого не
знали, на какое место ставить в числе «истинно русских людей».
В рассказах о нечистоте
местных нравов много неправды, он презирал их и
знал, что такие рассказы в большинстве сочиняются людьми, которые сами бы охотно грешили, если б умели; но когда дама села за соседний стол в трех шагах от него, ему вспомнились эти рассказы о легких победах, о поездках в горы, и соблазнительная мысль о скорой, мимолетной связи, о романе с неизвестною женщиной, которой не
знаешь по имени и фамилии, вдруг овладела им.
В
местный театр он ходил всякий раз, как заводился в кармане трехгривенный, и все почти комедии
знал наизусть.
На пристани,
знаете, полицейские стоят, а то и наш же брат, жандарм
местный, кляузу подвести завсегда может.
В буяне все
узнали местного миллионера, фабриканта, потомственного почетного гражданина Пятигорова, известного своими скандалами, благотворительностью и, как не раз говорилось в
местном вестнике, любовью к просвещению.
Местная интеллигенция, мыслящая и не мыслящая, от утра до ночи пьет водку, пьет неизящно, грубо и глупо, не
зная меры и не пьянея; после первых же двух фраз
местный интеллигент непременно уж задает вам вопрос: «А не выпить ли нам водки?» И от скуки пьет с ним ссыльный, сначала морщится, потом привыкает и в конце концов, конечно, спивается.
Оказалось, что удэхейцы разошлись. Услышав звуки топоров и увидев зарево огня на берегу моря,
местные удэхейцы пошли на разведку. Подойдя почти вплотную к нам, они стали наблюдать. Убедившись, что они имеют дело с людьми, которые их не обидят, удэхейцы вышли из засады. Вскоре явились и наши провожатые. Они нашли юрту и в ней женщину.
Узнав, что мужчины отправились на разведку, они позвали ее с собой и пошли прямо на бивак.
Как только солнце пригрело землю и деревья стали одеваться листвой, молодой Гроссевич, запасшись всем необходимым, отбыл в командировку. Путешествие до поста Владивостока он совершил благополучно. Во Владивостоке
местное начальство назначило в его распоряжение двух солдат от
местной команды. Тут Гроссевич
узнал, что вдоль берега ему придется итти пешком, а все имущество его и продовольствие будут перевозить на лодке, которую он должен был раздобыть сам.
Из дальнейшего разговора я
узнал, что Кисочка года через два после окончания курса в гимназии вышла замуж за одного
местного обывателя, полугрека-полурусского, служащего не то в банке, не то в страховом обществе и в то же время занимающегося пшеничной торговлей.
Настоящее у Ларисы такое: неделю тому назад некто Подозеров, небогатый из
местных помещиков, служащий по земству, сделал ей предложение. Он был давний ее знакомый, она
знала, что он любит ее…
Против крылечка выходило двухэтажное каменное здание, совсем уже городской новейшей архитектуры, оштукатуренное, розоватое, с фигурными украшениями карнизов. Он
знал от станового, что
местный попечитель богадельни, купец-мучник, еще не вернулся с ярмарки, но жена его, наверно, будет тут, в молельне или в богадельне.
Про всю кладенецкую старину
знал он от отца… Иван Прокофьич был грамотей, читал и
местного «летописца»,
знал историю монастыря, даром что не любил попов и чернецов и редко ходил к обедне.
В первый раз в жизни видел он так близко смерть и до последнего дыхания стоял над нею… Слезы не шли, в груди точно застыло, и голова оставалась все время деревянно-тупой. Он смог всем распорядиться, похоронил ее, дал
знать по начальству, послал несколько депеш; деньги, уцелевшие от Калерии, представил
местному мировому судье, сейчас же уехал в Нижний и в Москву добыть под залог «Батрака» двадцать тысяч, чтобы потом выслать их матери Серафимы для передачи ей, в обмен на вексель, который она ему бросила.
Ее взяла в 1864 году Ек. Васильева для своего бенефиса. Пьеса имела средний успех. Труппа была та же, что и в дни постановки"Однодворца", с присоединением первого сюжета на любовников — актера Вильде, из любителей, которого я
знал еще по Нижнему, куда он явился из Петербурга франтоватым чиновником и женился на одной из дочерей
местного барина — меломана Улыбышева.
Они мне рассказали, что ждут здесь рассмотрения их"промемории"в Палате, что Бейст (первый министр) их обнадеживает, но они ему мало верят. От повинности они желают совсем освободиться, не только не попадать в солдаты, но даже и в военные санитары. Им хотелось, чтобы я просмотрел их"промеморию". По-немецки они, ни тот, ни другой, не
знали, а составлял им
местный венгерский чиновник — "становой", как они его по-своему называли.
Я проводил с ними беседы о холере, о причинах заболевания и способах от него уберечься; чтобы рассеять страх перед бараками, разрешил посещение заболевших родственниками; в санитары набирал
местных шахтеров — из тех, которые выздоровели у нас в бараках; от них товарищи их
узнавали, что ничего ужасного в бараках у нас не делается.
Когда, в последние годы моего пребывания в Дерите, началась руссификация Дерптского университета и профессорам,
местным уроженцам, было предложено в течение двух лет перейти в преподавании на русский язык, Кербер немедленно стал читать лекции по-русски. Язык русский он
знал плохо, заказал русскому студенту перевести свои лекции и читал их по переводу, глядя в рукопись. И мы слушали...
Лавочники, мечтающие о сбыте лежалой заржавленной колбасы и «самых лучших» сардинок, которые лежат на полке уже десять лет, трактирщики и прочие промышленники не закрывают своих заведений в течение всей ночи; воинский начальник, его делопроизводитель и
местная гарниза надевают лучшие мундиры; полиция снует, как угорелая, а с дамами делается чёрт
знает что!
В 1873 году Толстой проводил лето в Самарской губернии. После нескольких недородных годов губернию поразил полный неурожай. Надвигался голод. Между тем не только никто в центре не
знал об этом, но даже
местная администрация не
знала… или не хотела
знать. Толстой поднял шум в газетах, ярко обрисовал надвигающуюся беду, страстно звал на помощь… И посыпались пожертвования, всюду образовались комитеты помощи голодающим…
Что делается в России, никто не
знал. Газеты содержали только
местные сведения. Встречные пассажиры, ехавшие из России, рассказывали, что вся Москва покрыта баррикадами, что на улицах идет непрерывная артиллерийская стрельба.
Человека, о котором наступает речь,
знали здесь с самого дня его рождения. Теперь ему было около шестидесяти шести или шестидесяти семи лет. Имя его Ефим Дмитриевич, а фамилия Волков. Он тут родился и здесь же в Меррекюле умер по закончании летнего сезона 1893 года. Всю свою жизнь он пьянствовал и рассказывал о себе и о других разные вздоры. За это он пользовался репутациею человека «пустого».
Местные жители не ставили его ни в грош и называли самыми дрянными именами.